Евгения Ивановна: Потребность была всё время вспоминать и записывать. И эти дневники у меня в форме повествования: полу-стихи полу-что-то ещё. Я своим близким должна была оставить, они меня очень просили, поэтому я, в основном, уже передала. Кто читал, с удовольствием читали.

Волонтёр: Вы коренная Ленинградка, или вы приехали от куда-то?

Евгения Ивановна: Нет. Я рождена в Пятигорске. Приехали сюда [в Ленинград], когда мне было года 4-5, ещё в школу не ходила.

Волонтёр: Как вы узнали о том, что началась война?

Евгения Ивановна: У меня были очень умные и замечательные родители.

Волонтёр: Кем были родители?

Евгения Ивановна: Папа — Иван Евдокимович Лесная, а мамочка – Дарья Ильишна Лесная. Папа работал в торговой сфере, он был инструктор и инспектор торговли в самой центральной торговле. Большие магазины, огромные – там он работал.

Волонтёр: А мама?

Евгения Ивановна: А мама была модистка. Она придумывала шапочки, шляпки. Она меняла одежду, на мехах работала. В общем, художник. Она бал модельером.

Волонтёр: А почему уехали из Пятигорска?

Евгения Ивановна: Родители так решили. Это решил папа, потому что он первый поехал узнавать, как там работа какая. Когда узнал, сразу дали ему комнату, и он взял туда всю семью. Мы жили на Петроградской стороне – чудесное было место, около Невы, около парка, около зоологического сада. Замечательно там всё было.

Волонтёр: А дальше что было? Как семья жила?

Евгения Ивановна: В начале устраивались. Около дома был детский сад частный. Там были прекрасные женщины с нами, хорошо воспитывали. Жили нормально, средне, не богато, не бедно. А потом этот дом [частный детский сад] закрыли. Пытались отдать меня в обычный детский сад, но быстро забрали, потому что мне там не понравилось, и им [родителям] не понравилось. Я стала жить дома, на домашнем обучении. Это очень неплохо было.

Волонтёр: Вы были одна в семье?

Евгения Ивановна: Нет, у меня сестра старшая была. Лесная Нина Ивановна. Но она ребёнок тогда была. Она 25-го года рождения. Её уже нет в живых, к сожалению, она была астматиком, заболела, но позже, после войны…

Волонтёр: Как вы узнали, что началась война?

Евгения Ивановна: Как мы узнали? Как все – передачи были по радио, мы услышали и сразу… Как все практически.

Волонтёр: И какие у вас были ощущения?

Евгения Ивановна: Ощущение тревоги было. Потому что у нас родители были очень прекрасные, папа с нами разговаривал на эту тему. Мы, в начале, как дети, бегали, играли с ребятами во дворе. Сначала обсуждали всё с ребятами, а когда вернулись домой, папа нам сказал, что время изменилось, наступило тяжёлое время, и что нам надо сейчас быть очень внимательными ко всему, и, в первую очередь, надо с ребятами со всеми разговаривать на эту тему, что надо помогать. А помощь сразу определилась. Мы жили на пятом этаже, а там дальше шестой и чердак, а на чердаке стояли бочки металлические. Папа говорит: «Сейчас время детское для вас прошло, надо думать о помощи. Поговорите с ребятами – они у вас хорошие все. Вы должны принести на чердак песок с площадки, у вас там его много. Скажите всем ребятам, чтобы они принесли песок на чердак. Потому что может всё быть. На чердаке может быть пожар, всё что угодно. Неизвестно, как себя будут вести немцы. Надо подготовиться. А в бочки надо налить воду». Но это пока подготовка к войне. Потом началась война настоящая. И тогда этот песок и вода нам понадобились. Почему? У нас был дом, а дальше мост, дальше к Невскому. И вот эти наши дома шли к этим вот местам. И дом напротив загорелся в войну. А этот дом переходил в наш – два дома соединены, и наверху чердаки соединены. Пожар стал переходить на нашу сторону. И все женщины пошли на защиту нашего дома, пошли тушить наш дом. Получилось так, что они сумели защитить его. Они полевали песком переход, чтобы никак огонь не перешёл на нашу сторону. В общем, мы дом спасли, а тот [соседний] сгорел.

Волонтёр: А помимо дома на войне что было?

Евгения Ивановна: Сейчас вспомню… Началась война настоящая. Начались бомбёжки, ежедневные тревоги.

Волонтёр: А что вы делали?

Евгения Ивановна: У нас были приготовлены бомбоубежища. Как только немцы начали наступать – мы все в бомбоубежище. Потом тревога кончается, мы возвращаемся домой – опять гудок, опять тревога. Так нас и мучали: только мы поднимемся домой, сразу опять спускаться вниз. И там комитет общественный женский – они решили, что мы все переедем жить в бомбоубежище. И мы все переехали в бомбоубежище жить. Мы прекрасно там устроились, со своими постелями, ковром (чтоб холодно не было).

Волонтёр: А отца на фронт не забрали?

Евгения Ивановна: Папу – ещё нет. Его взяли уже, но не в армию. Одни шли сразу на фронт, а вторые, которые старше – их мобилизовали, они были мобилизованы, но были в городе пока. Что-то вроде военных в запасе. Но он был не дома, а там, был уже мобилизован, но не на фронте. Они шли туда, где бомбёжка и оказывали помощь, разбирали обломки, людям помогали. Дома мы его не видели, он был всё время там

Волонтёр: Вернёмся к рассказу.

Евгения Ивановна: Мы жили в бомбоубежище. Было очень трудно с работой. Увольняли с работы людей, потому что не надо было той работы. Поэтому мама стала безработной, у неё была карточка иждивенческая, у меня – детская карточка, а сестру папа устроил на работу, она работала, и у неё единственной была рабочая карточка. Так что жили мы там, сестра уходила на работу, а мы были в бомбоубежище. Затем наступили холода. Уже в бомбоубежище жить было невозможно, мы вернулись в свои квартиры. В квартире папа (он уже должен был идти на фронт) подготовил нам всё для того, чтобы мы могли существовать – папина заслуга вся. Заслуга в чём? Он окна закрыл так, чтобы они не выпали от бомбёжек. У всех окна вываливались, а нам папа заделал их [окна] так, что они прослужили всю войну. Но самое главное, что он принёс с сарая дрова в квартиру и уложил их так, подготовил, чтобы маме ничего не делать, дрова готовые – только в печку суй, всё перетащил и распределил по квартире так, что их не видно было. Мы были подготовлены к войне. Дальше папу уже забрали на фронт. У нас он приготовил, всё сделал, сестру устроил, всё организовал для того, чтобы жить мы могли. И очень вовремя, потому что к нам стали уже приходить люди, чтобы спасаться от холода. Пришла наша бывшая соседка – у них маленькая комната была в нашей квартире, а потом дали собственную. Но у них не было печек, как у нас. Также приходила соседка рядом – там холодно, дров нет, тоже жила у нас. Ещё приходили временно люди только ночевать.

Волонтёр: А про войну что ещё можете рассказать?

Евгения Ивановна: Папа уже ушёл на фронт. Мы его проводили. Мы дома были с сестрой, а мама его пошла далеко провожать. Недолго он был на фронте. Он очень быстро погиб. Он служил в Колпино. Мама увидела во сне, что в него стреляли и он погиб, потом оказалось правильно. В него немец выстрелил, и он погиб. Ему было, наверно, 40 лет с небольшим.

Волонтёр: А что самое страшное было?

Евгения Ивановна: Я теряла сознание, я умирала от голода. И умирала я дважды. Один раз я была четыре месяца без сознания, а потом приходила в себя, но в сознании была недолго, опять потеряла сознание. Второй раз тоже на такой же срок. И за это время ничего не помню. Наша семья так распределилась: мама за нами смотрит, всё делает, чтобы нам было легче жить, я хожу по утрам за хлебом, получаю его по карточкам. Этот хлеб я несла домой. Там такие маленькие довесочки были, буквально 120 грамм, в целом 400 грамм на всю семью. И я, значит, вот эти все довесочки приносила домой, ни одного кусочка не ела. Это была моя обязанность – я несла этот хлеб домой. А как ходила? Уже голод, уже люди умирали от голода. Я спускалась вниз на первый этаж, а там лежат покойники, закутаны кто в простыни, кто в одеяло, кто во что, лежали в парадной. Первые дни мне было неприятно, потом привыкла, переступала аккуратненько, задача была единственная – не задеть покойников. Я не боялась покойников, я их просто аккуратно переступала. А там было, как правило, покойника три-четыре. Вначале было неприятно, но это очень быстро прошло, я привыкла. И вот моя цель – найти место, куда ступит нога, чтобы не задеть (они лежали довольно плотно), но я всегда проходила, не задевала. А потом возвращалась с хлебом, так же осторожно. Первое время я ещё ходила в школу. Но не учиться. Нам выдавали там дрожжевой бульон. Крошку дрожжевого бульона. Я ходила в школу, тратила на это час времени, мы ждали, пока нам этот дрожжевой бульон принесут. Приходило мало людей туда, потому что мало школьников было. Не больше десяти человек, даже меньше – человек семь-восемь, каждый раз немножко по-разному. Мы ждали час, пока нам этот бульон выдадут, брали и шли с ним домой. А потом я шла за хлебом, после бульона. Открывали рано очень хлебный магазин. Я выходила – на улице почти никого не было, я шла одна. А там уже в булочной народ, очередь (небольшая, но была). Там я уже хлеб покупала и несла домой. И в этот бульон мама добавляла кипяток, чтобы хватило нам всем по кружечке небольшой, и с хлебом. Хлеб делили на три части, чтобы у нас был в обед и в ужин. Это, значит, маленькие кусочки.

Волонтёр: А какой был самый страшный момент за всю войну?

Евгения Ивановна: Она вся страшная. Она вся была страшная.

Волонтёр: А вы всю войну были в Ленинграде, или вас вывезли?

Евгения Ивановна: Сейчас вспомню… Вот когда я начала умирать, когда признаки смерти у меня наступили, меня сразу взяли в ремесленное училище, там принимали умирающих, слабых, которые были при смерти. Меня туда привезли, там было ещё три девочки, нас четыре человека. Нас сразу накормили: дали много хлеба (для нас это много тогда было). Тогда все были друг за друга. Потом нам дали хороший обед, прекрасный: дали хлеб, дали суп, дали второе, котлету, кашу, кисель даже – в общем, полный обед. Мы такие были счастливые. Мы всё это съели, поблагодарили, довольные были невероятно. А дальше я потеряла сознание, дальше я ничего не помню. Я пришла в себя только через какой-то срок, и пришла ничего не понимая. Я была одна, девочек нет со мной. Стала соображать, что и как, что произошло. А потом: «Ну нет и нет, ладно». Потом стала собираться встать. Очень трудно было вставать, но я встала. А встала почему? Потому что увидела солнышко в окне. Я встала и пошла — захотелось мне посмотреть, что такое солнышко. И очень трудно было идти почему-то, я ничего не могла понять. Потом посмотрела в окно – совсем ничего не поняла. Меня то привезли зимой снег был, а я встала, подошла к окну – а там зелёные деревья и солнце. А вот когда я по лестнице шла за хлебом, я получила квитанцию от ремесленного училища, что меня туда принимают, я туда должна прийти. И я пошла пешком уже.

Волонтёр: Как вы встретили День Победы?

Евгения Ивановна: В Ленинграде.

Волонтёр: А от кого вы это узнали, что победа?

Евгения Ивановна: Как все, по радио.

Волонтёр: А ваши ощущения?

Евгения Ивановна: Счастье, радость.

Волонтёр: А это было для вас нежданной новостью, или вы знали, что будет победа?

Евгения Ивановна: Мы готовились к этому. Ждали этого. Были уверены, что будет победа. А когда я шла по лестнице, мне встретилась женщина. Она сказала: «Ты Женечка»? Я говорю: «Да». Она говорит: «Ой ты моя бедная старушечка».

Волонтёр: Почему «старушечка»?

Евгения Ивановна: Мы выглядели все так. «Прости, — говорит, — ты скоро опять девочкой будешь. Так что ты не беспокойся». Вот так меня встретили на лестнице, а я всё лежала, болела. А работала я потом уже с 14-и лет, или даже с 13-и. Меня эвакуировали. И там я работала. Я работала токарем. Я была стахановка. Я была токарем третьего разряда – это вначале. Потом прошло несколько месяцев – два, или три – я работала в цеху. Единственная женщина была, как меня называли «пигалица», все мужчины были. Потом проработала месяц, или два, — страшно боялась станка своего. Он огромный и большущий, и не было защиты от стружки, которая летела, она могла в лицо попасть, в глаза, куда угодно. Но я всё равно работала, старалась. Мне принесли ящик, чтобы я доставала, я же маленькая, я на нём стояла, он страшно шатался. И вот прошло немного времени, вдруг меня вызывают на собрание в цеху начальник. Смотрю: там толпа рабочих. Он позвал меня к себе, я подошла, он меня обнял и поставил рядом с собой. Потом начал выступать: «Вот, товарищи рабочие, перед вами Ленинградка, блокадница, она ещё не пришла в норму, она ещё не здорова, и она работает, и она стахановка, работает на «отлично» — вот вам пример. Она заслужила пятого разряда, — сразу с третьего переключил на пятый. – Она пример вам, потому что она ещё и не здорова, ещё слабая, а работает. Мы ей дадим пятый разряд, и она теперь будет работать на другом станке». Я пошла, станок маленький, как игрушечный. Станок новый, красивый, маленький, я очаровалась в нём. Работа усложнилась, но я не боялась сложностей. Он [начальник] потом ходил, спрашивал, как и что, я говорю: «Я счастлива, работа несложная».

Волонтёр: А потом у вас как всё сложилось?

Евгения Ивановна: Потом у меня сложно всё было. Сложно, но хорошо. Потому что уже мои родители хотели, чтобы я стала художником. Я стала художником, закончила Мухино, потом поступила на курсы в академию художеств, там ещё проучилась четыре года. Я проучилась в Мухино пять лет. Там можно было три, пять и восемь лет закончить. Я могла закончить восемь, но у меня мама стала болеть. Она же блокадница тоже. Я училась на её деньги — она работала и зарабатывала неплохо вначале, а потом ей стало худо, и она перешла на другую работу, где зарабатывала мало. И вообще её надо было уже уходить с работы, я так решила.