Чернова Надежда Николаевна

— Надежда Николаевна, меня зовут Наталья, и у меня к вам будет несколько вопросов. Во-первых, сколько вам лет?

Мне 84 года.

— Вы уже долгожитель, это хорошо. Расскажите пожалуйста про ту страшную пору, что вы помните, как все началось, как ваша семья пострадала?

Я помню, как началась война. Мамочка меня, хотя мы ездили раньше Озерки это был пригород, ездили туда за ромашками, купаться. И вот мы шли, это был воскресный день и вдруг заработали все громкоговорители, что началась война. И мы сразу вернулись. Брат ездил на окопы, и сестра ездила. Мама работала у меня, шила телогрейки.

— Мама работник тыла?

Ну да, ей было 39 лет, когда ее не стало.

— А у вас семья состояла…

Мама, брат, сестра, я, значит, и еще бабушка с дедом.

— А отец?

Отец умер в 37 году.

— А от чего?

У него было какое-то заболевание. Умер по болезни.

— И вот вы узнали, что началась война, что дальше было?

А дальше, что, грустно очень было. Мамочка целыми днями на работе. Брат уйдет туда. Меня оставляли дома. Иногда соседи заходили меня брали в бомбоубежище. Мне очень было страшно, когда передавали: «Спуститесь в бомбоубежище! Начинается воздушная тревога». Вот это было очень страшно. Потом постепенно умирает дедушка, умирает бабушка.

— Это в каком году?

— Бабушка в 42, а дедушка в 41. Потом привезли брата, он совсем обессиленный на окопах был. Привезли почему-то домой. Положили его, и он единственное помню попросил попить. Я пошла, я еще не понимала, что в кранах воды нет. Я пошла везде порыскала, вода не течет, и пока я пришла он умер. Вот.

— А он израненный был или от голода?

От голода.

— А бабушка с дедушкой тоже?

Да. Бабушка перед смертью попросила маму: «Олюшка, может ты хоть купишь кусочек белого хлеба?». И мама что-то взяла какую-то вещь поехала продать, чтобы купить ей, но когда она уже приехала уже бабушка всё, умерла.

— А какие-то карточки, судя по рассказам других ветеранов, и по историческим книгам больше от части, потому что вы второй ветеран, которого я опрашиваю. Карточки не давали? В первые этапы войны, когда ваши бабушка и дедушка умерли от голода?

Карточки давали, хлеб приносили, сестра ходила. Сестра у меня старшая, почти на 12 лет. Мама на работе, а она всё нас обслуживала. Сестра приносила нам хлеб. Мама ездила, тогда сгорели Бадаевские склады. Мама купила там ведро земли.

— А что такие Бадаевские склады?

Не знаете? Ну вам кто-нибудь расскажет. Там же все продукты, Ленинград остался без продуктов, это все сгорело. И это вот хуже стало жить в Ленинграде. Мама купила, тогда все покупали землю, там она с песком со всем вместе. Вот она привозила, а потом разводили, кипятили, вот эту сладкую воду процеживали и пили. Ну вот значит брата уже сестра моя везла, она даже у меня спрашивает: «Ты помнишь мы его на саночках везли?». Простыней зашиты, хоронили его на Богословском. Ну на саночках, еще я ходила, это значит было конец, наверное, 41, то есть начало 41, 42. Вру уже, так что вы меня поправляйте, я еще волнуюсь очень.

— Да ну чего вы, волноваться нечего.

А мама умерла в госпитале. Я перескочила. Умерла она в декабре, но не в самом конце, а похоронили ее, вспомнила, у меня же есть это удостоверение, что она в сентябре похоронена на Богословском кладбище.

— Как и брат?

А брат на Пискарёвке. Вот в этой могиле, 42го.

— Мама тоже в 42 году умерла?

Да, мама в 42, ей 39 лет было всего. И мама просила мою сестру, что, ну это уже рассказала которая пришла сообщила, что вашей мамы больше нет, и что она очень просила перед смертью, чтобы ты Надю не сдала в детский дом. Ну она сначала, конечно, не сдавала, а потом все таки сдала в детский дом.

— Это в каком году произошло?

Мы выехали от сюда уже 42 декабрь был месяц, по льду нас перевезли, и сестра поехала, нас эвакуировали на время к бабушке в эту6 забыла, Бугульма деревня или город, а потом сестру кто-то пригласил в среднюю Азию. Бабушка просила оставить меня, это папина мама, чтобы она говорит: «Она вырастит здесь среди наших». Все равно забрала меня и уехали в среднюю Азию, и вот там уже она меня сдала в детдом. Что я была, по сути, брошена, вся неухоженная и соседи сказали: «Что ты так девочку мучаешь, лучше отдай в детский дом». Вот она меня отдала с детский дом.

— А в среднюю Азию куда конкретно вы уехали с сестрой?

Уехали в город Коканд. И там я была в детском доме, ну долгое время. Она меня даже хотела забрать, но не отдала директор. Говорит: «Она только привыкла уже». Я все время же плакала, залезу под кровать. И заведующая не отдала. Сказала: «пусть она уже здесь. Она сейчас привыкла, учится». В общем оставила она меня в детском доме. Потом еще раз приезжала, уже с животиком. Опять говорит: «Вам что нянька нужна?». Может такие вам и не надо подробности.

— Нет, почему, это все, что имеет отношение к вашей жизни все интересно. И что было дальше, когда она приехала к вам в детдом с животом, вы там так и остались?

Сказала: «Зачем ее брать, я поняла вам нянька нужна?». В общем, я там училась, окончила я 4 класса, как тогда было, это выпускной. И меня они устроили в брючно-чулочное училище. Там я училась год, закончила его. Но мне был не климат все время, у меня все время были головные боли и кровотечения из носа. И тогда уже меня очень жалела воспитательница, она уже сама написала сестре, и говорит: «Я хочу, чтобы вы все-таки Надю забрали от сюда». И она жила уже в Прибалтике. Она сказала, что приехать за мной не может, но эта сказала: «Мы дадим ей сопровождающего».

— А в Прибалтике, где сестра жила?

В Гулбене. Я приехала значит к ней.

— Это сколько вам лет уже было?

Мне 15, 16 год уже был. И это самое я там в школе ходила год. В общем, с ребеночком сидела, у нее уже ребеночек другой родился. Я с ребёночком сидела, ей носила даже не кормление. А вечером выходила в вечернюю школу. В общем, а потом моя тетка здесь жила на Нейшлотском переулке. И она сказала: «Пусть Надя приедет ко мне, ведь ей наверное хочется в свой город. Пускай приезжает, я ее приму». Вот я тогда уехала к тетке. Но тетка, так получилось, что я приехала не одна, подруга, ну знакомая девочка тоже, она говорит: «У меня тоже там тетя, я с тобой поеду, но я пойду потом к своей тете». А так как она видно обманула, и приехали мы к моей. Моя тетка психанула и вообще хотела выгнать. Потом все-таки сказала: «Ладно, ночь она пусть переночует». А меня из-за этого она даже не прописала постоянно, только на время прописала.

— И вы остались уже жить здесь?

У нее жила я год. Потом в общежитие ушла. Она меня отвела на завод на «ЛОМО», устроило.

— Что это за завод?

Не знаете? Ленинградский оптико-механический завод. Вот я там отработала 27 лет.

— И кем отработали?

Слесарь. Токарь! Токарь-револьверщик. Сейчас наговорю вам всего. Ой, как стали мысли путаться, ужасно страшно.

— Что вы делали?

Детальки для сборки. Там же выпускали фотоаппарат «Смена». Ну там и другой был, мы для «Смены» делали такие, для фотоаппарата деталечки.

— Вас тетя отправила в общежитие? Вы все время там жили?

Она значит меня, когда отправила я снимала, потом я замуж вышла и снимали мы комнату.

— А во сколько лет вышли замуж?

В 19. А потом он смотрю оказался такой ненадежный. Заметила, что он ходит на сторону, и я решила все, а была уже в положении. И я уехала с частной, он не знал, я уехала в общежитие, мне дали. Мы ходили к депутату. Я вообще хотела от ребенка избавиться, а депутат сказала: «Я вас умоляю, вот я когда-то сделала эту глупость. Вот мы так хотим детей. Я вам помогу, устрою». Вот она устроила в общежитие и потом помогла ребенка в ясли устроить. В общем устроила. Я немного пожила в общежитии. Ну как немного, ребенку уже четвертый год был, когда мне дали комнату. Дали на Металлистов комнату.

— Это получается вам было?

24 года. Переехали в эту комнату. Меня на очередь не ставили из-за того, что временная прописка. Но люди написали в редакцию письмо, что вот Ленинградка, вот такая вот у нее судьба, у нее даже нет ленинградской прописки постоянной из-за этого на очередь не ставили…

— Бюрократия.

Да. Ну вот и конечно приехала комиссия. Там такой разгон сделали, меня сразу прописали постоянно и после этого мне вскоре дали комнату. Переехать из общежития. С мужем я помирилась, он нагулялся, пришел. А он значит говорит: «Ну что, получили комнату, денег нет, мебели же надо купить, я поеду на заработки».

— Он сказал вам?

Да.

— А как его звали?

Виктор. И значит поехал на заработки. Там заработал себе женщину новую. Он, конечно, приехал без всякий денег, наоборот приехал и стал говорить, что нам надо разменять площадь, вот я там встретил женщину, которую очень люблю. Сын за него цеплялся и плакал, ничего ему не надо было. Ну, в общем, а почему я очень не хотела разменивать. Комната была, там еще только бабушка с дедушкой. Они ко мне как к родной относились. Вот я приду с работы, они мне скорее супчика нальют. Очень хорошие люди. Но он издевался. Он им как-то на крючок закрыл. Им домой было не попасть. Ну много гадостей делал. И они, конечно, уже так бедные, когда он сказал, что надо разменивать, они говорят: «Конечно Надя, это не житье, раз он такой, надо тебе соглашаться». И вот мы разменяли значит в конце концов. Он меня хотел вообще с окна вытолкнуть. Я мыла окна. Дома никого не было. И я просто почувствовала, что кто-то крадется.

— Он у вас вообще?

Да, он видно с приветом, действительно. Он меня даже некрасиво назвал, что вот я почувствовала. Ну в общем после этого разменяли комнату. Нам предложили комнату на 7 этаже, возле сенного рынка, но лифта нет. А вторая квартира, бывшая Дворницкая. Я-то согласилась, конечно, туда. Но когда мы пришли, эта женщина, которая оформлять стала, она говорит: «Что вы делаете? Вы с ребенком, седьмой этаж, вам надо в садик его, спуститься, погулять с ним, квартира какая бы не была отдельная, но лучше конечно ехать в квартиру. Ну в общем, поехали в эту квартиру.

— Вдвоем уже с сыном?

Да.

— А сына как зовут?

А сына Виктор. Вот он умер недавно, в декабре прошлого года.

— Сын Виктор и муж Виктор?

Нет. Сын Олег Викторович.

— И вы переехали в эту Дворническую, и что дальше было?

Мне все стали говорить: «Надя, вызови комиссию, ведь она непригодная к жилью». Ну я вызвала комиссию, пришла, посмотрели. Правда они так пришли трое, две женщины, мужчина. Посмотрели эту квартиру и говорят: «Ну вообще-то здесь жить можно». А потом мужчина им говорит: «Знаете, что, давайте пожалеем маму, все же ребенок живет в темноте считай, окно где-то». Ну в общем такая квартира. И он написал, что она непригодна. Ну я пошла в Исполком. Там меня поставили на очередь. Ну вот, а потом эта обозлилась в ЖАКТе, что эту квартиру они хотели заиметь. Вернее вру, еще освободилась рядом квартира, почти такая же, но только двухкомнатная. И я стала просить, опять же в исполком пошла, говорю: «Вот так и так». Он говорит: «Она же непригодная, как мы можем». Но он пожалел меня, написал, что могу я переехать. А эти обозлились в ЖАКТе и построили, окна были во двор на другую сторону. Они сделали загородку, как арбузы продают, такие решетки и там краску привезли. Там было дышать нечем. Опять же я в исполком сходила, вызвали комиссию и им приказали, чтобы подобрали площадь и перевезли за их счет. Нас перевезли на Воинова. Вот на Воинова мы пожили, а потом завод решил мне дать квартиру. Я уже замуж вышла. И этот муж умер. У меня уже никого нет. У меня все умирают. Все умираю рядом со мной.

— А во сколько вы вышли второй раз замуж?

А второй раз я вышла, Олегу было 12 лет, а он родился в 61 году.

— И вам эту квартиру дали?

Нет, не эту. Мы получили двухкомнатную квартиру на 8 этаже.

— В этом же доме?

Да, но у меня началось новая серия. Сын пошел в отца. Он стал пить, приводить. Я приду с работы, у меня и наблевано, и кто-то спит. И я уже не выдержала. Говорю: «Знаешь, чем так жить, давай разменивать». Вернее, он предложил. Он как-то привел вечером уже поздно целую компанию, а я их выгнала. И он при них сказал: «Чтобы я с такой матерью жил».

— Вам на мужчин везет.

Вот смотрите, возле меня все мрут, мрут, мрут, а я почему-то живу.

— И вы разменяли ту квартиру?

И мы разменяли. Но получилось, что в нашем доме вот эта квартира и я осталась в этом доме, а он переехал. Но он в конце концов пропил и ее, пришел ко мне. Без паспорта, грязный бомж, ну я, конечно, мама, я его приняла. И он жил у меня на кухне, кухня большая, там диван поставили.

— А у него дети есть?

Никого нет. У него не сложилось. У него была, вернее, они недолго пожили, и они погибли в катастрофе и вот после этого он пил, пил. Жить он не хотел, резался два раза. В общем тоже, такая трагедия. Последнее время он здесь жил. Одно время было я его лечила. Пять лет он не пил. Свое дело открыл, друзья появились, и деньги завелись и женщины завелись, которые только денежки тянули. Он очень добрый, простой человек. Ну вот, в общем, в конце концов они прогорели, и он тогда совсем впал в апатию. И лежал, и по-мужски он заболел, ему надо было идти на операцию, он отказался. В общем довел себя. Он умер вот в прошлом году в декабре. Я вызову врача, он выгонит. А тут даже сказал: «Мамочка, вызови мне скорую». Скорая приехала, как смерили ему, у него сахар 16 и все прочее. Его сразу увезли, а меня тоже, только меня в другую больницу. Мне стало плохо. И я в общем лежала в одной больницу, он в другой. Он там умер, я даже похоронить его не могла. Ко мне ходит из собеса, вот они все сделали. Вот и плачу, что даже как будто выкинула своего ребенка, не похоронила не видела, ничего. Вот такая моя судьба, в общем.

— Вы говорили, что у вас были живы бабушка и дедушка. Кем они были?

Это мамины были родители.

— А кем они работали?

Бабушка не работала, а дедушка по трамвайным линиям.

— Работник депо?

Да.

— Они сами не рассказывали? От куда они?

Знаете, мама вышла замуж, бабушка не хотела. И у них была я поняла вражда. Ну мне 6 лет было, я очень то ничего не помню. Потому что бабушка даже не заходила. Выделили маме маленькую комнату, вот мы жили нас трое, отец и мать, пять человек в этой маленькой комнате. А у них было две огромные комнаты. Но меня они иногда брали. Ну бабушка чувствовалось, не нужен ей никто был. Понимаете? Зачем она за этого вышла замуж?

— Обида какая-то?

Да, вот такая нескладная жизнь.

— А по поводу войны. Что вам больше всего запомнилось? Самое страшное. Вот когда началась война, и так как вас в достаточно маленьком возрасте увезли от сюда. Может какие-то вспышки, какие-то моменты. Я понимаю, что это достаточно неосознанный возраст, чтобы конкретно говорить.

Я еще вас про сестру не рассказала. Сестра моя устроилась ну вот по телефону, связь телефонную. На работала там какое-то, и меня иногда брала, если рядом где-то в столовой им давали тарелку супа. Она меня иногда брала, мы вместе это ели. И вот я тогда видела город, видела трупы лежат. Ну страшно. Самое страшное было, что я одна была, оставалась. И когда загудит воздушная тревога, я залезала под кроваь. А потом в наш дом попал снаряд. Он только крышу снес, стекла все вылетели, осколков в комнатте было полно, а я сидела под кроватью как мышка. Когда сестра прибежала, она думала, что я мертвая, все засыпано осколками и стеклом, но я оказалась видишь живучая. Осталась жива. И уже мы уехали. Но она награждена медалью за оборону Ленинграда. Сейчас ее уже нет.

— А можно имя сестры?

Бычкова Вера Николаевна. Она 24 года.

— А почему, может быть глупый вопрос, я не жила в то время. Были же талончики на эвакуацию. Почему не эвакуировались6 хотя бы куда-то подальше?

Там сестра все заведовала, поэтому я не могу ничего вам сказать. И вот еще страшное запомнилось. Значит, когда уже эвакуировать приехали на Финляндский вокзал. В поезд нас погрузили. И я так запомнила, когда поезд тронулся, и как люди на одном дыхании, выдохе с такими всхлипами: «Прощай, наш любимый город, увидим ли мы тебя когда-либо». Да даже сейчас слезы наворачиваются. Это вот не передать. Вот такой какой-то выдох. И вот было вот это сказано. И потом самое страшное, когда уже через Ладогу, на машинах, и когда впереди машина ушла под лед. Это конечно все это очень страшно.

— С людьми?

С людьми, конечно. Фильмы, наверное, видите когда-нибудь.

— От тяжести провалилась или бомбёжка?

Да, машин то много шло. Мы проскочили, одна машина перед нами ушла под лед. Вот это было страшно. Потом, когда еще везли, когда налетели, всех нах заставляли выйти из вагонов, по полю разбрелись, что авиация немецкая налетела, бомбили. Там тоже много людей погибло. Это все очень страшно. И потом еще запомнилось, как мы приехали к бабушке. Есть то нельзя было сразу давать. Она даст, я ее по-всякому обзываю, какая ты злая, я есть хочу, дай мне поесть. Но нельзя, говорит. Но вот по всей жизни, я хочу сказать, мне везло на хороших, добрых людей. Меня всегда окружали люди. У меня до сих пор осталось две живые подруги, с которыми знакомы 60 с лишним лет. А так все поумирали. У меня вокруг только умирают все. А так такие добрые люди. Они меня все время на высоте. В детдоме меня воспитатели с собой брали на выходные иногда. Я жила, окруженная любовью, хоть у меня никого не было родственников. И помню, конечно, как объявили день победы, и как люди все целовали друг друга, обнимались, было так радостно.

— Как вы узнали о победе?  Как вы встретили этот день?

У нас не было ни радио, ни телевизора. Видно взрослые, кто-то сообщил.

— И какие были ваши чувства?

Да радости. Мы все дети прыгали, радовались.

— Это для вас было неожиданно?

Конечно, неожиданно. Мы все время переживали, вдруг если Сталина не будет. Нам к Сталину привили такую любовь. Столы накрывались в день рождения Сталина. Чествовали очень. И мы всегда переживали, когда сводки какие-то передают. Только бы Сталина не убили. А как же стана будет без Сталина. Так переживали всегда, плакали за Сталина. И вот теперь ко мне как-то пришла там, теперь ее уже нет, а у меня стоял портрет Сталина. Она говорит: «Ты что этого убийцу поставила?». Ну нам привита к нему такая любовь, я не могу это. Было ли то, что вот нам рассказывают, никто ведь не знает точно. Ну в общем наболтала вам.

— А саму победу, где вы встретили?

В Коканде.

-Наша сестра получается за узбека вышла замуж?

Нет, не за узбека, но он нерусский. Они уехали. Она с ним везде ездила. В последнее время они в Барнауле жили. И вот, уже их обоих нет, и племянников моих нет, один остался. И меня они хотели забрать. А так никогда не знаем, я там никого не знаю. Ну они чтобы квартиру, конечно. Я говорю: «Я здесь родилась, это мой любимый город, я хочу дожить здесь, в своей квартире, как получится». В общем не согласилась, теперь уже они мне не звонят. А квартиру я вот соседке решила оставить. Она за мной ухаживает.

— Ну главное, чтобы ухаживали.

Ну пока мне особого не надо ухода. Пока я сама вот делаю. Она правда пропылесосила. Ну вот эта с собеса ко мне хорошо относится, Раиса Николаевна приходит.

— Соцработник?

Да, она очень ко мне хорошо относится, я ничего не могу сказать.

— Я на самом деле тоже была до этого у ветерана. Ей 95 лет.

Да она много рассказывает. Какой-то 105 даже есть.

— У вашего соцработника?

Да.

— А, я просто была удивлена, на самом деле, у нас молодежь она более отстраненная, никому не интересно, не все конечно такие, но ведь мы последнее поколение, кто видит вас живых. Потому что с каждым годом все меньше и меньше.

— Мне вот понравилось, мы тут были у моей соседки внучка недавно замуж вышла, такой мальчик хороший. В общем они к ней приехали и меня пригласили. И что-то разговорились и про блокаду. А он говорит: «А кто здесь блокадник?». Я говорю: «Это я». Я им тоже че то тоже. Они с удовольствием слушали. «Ну расскажите еще что-нибудь». Так им понравилось. Приятно, когда люди еще что-то хотят знать о нашем поколении.

— Знаете, когда читаешь книжки, это одно. А когда видишь слезы на глазах, ни с чем не описать.

Да, миленькая моя, такие вот дела, девочка.

— Я аж сама заплакала.

И ты будешь плакать? Не надо плакать.

— Может быть сами что-нибудь расскажете?

Я не знаю, что вам рассказать, потому что я говорю, у меня такая нескладная жизнь. Единственное, меня окружали добрые люди.

— А вы можете показать фотографию своей сестры? Если можно, сфотографировать на телефон.

— Ага, сейчас.

— Да, житель блокадного Ленинграда, это конечно… Какого года вы рождения?

В мае мне будет 85 лет.

— Афигеть.

— Афигеть, вот именно. Сестра моя умерла ей 92 было. И она мне говорила: «А ты за нас за всех отживи». А я думаю за нас за всех, она то хорошо пожила. Это все остальные у меня рано умерли. А я за всех должна отжить? Нет, так если все болит, лучше не жить.

Вот я хочу просто случай рассказать. Я попала в блокадную больницу. Ну не раз, я там много раз лежала. Прихожу в туалет. В туалете стоит, ложить мусор всякий, и лежат хлеба куски. Мне плохо стало. Я вошла в палату и говорю: «Так и что, есть здесь Ленинградцы?». Все на меня глаза вытаращили.

— Это в каком году было?

Ну я там уже года три не лежу.

— Ну относительно не так давно?

Не так давно, да. Потому что раньше я через год ложилась. Пока мне вот прибор поставили, а так мне все время плохо было, давление зашкаливало. Потом настояли врачи, что надо кардиостимулятор поставить, ну и поставили. И вот я вот так высказалась. Как так можно, если вы действительно жили в Ленинграде и знаете, что это такое и вот так бросить хлеб, хотя бы завернули. Вон буфет есть, отнесли в буфет, не можете съесть, не берите вы столько. Все промолчали, ни слова никто не подал, ни звука, но перестали кидать хлеб.

— Ну понимаете, сейчас нет дефицита продуктов. Имея изобилия на полках.

Ну это то блокадники, лежат в блокадной больнице. Там в основном они блокадники лежат. Я понимаю молодые, и то молодые есть, которые не бросят, раскрошат вон птичкам кому-то что-то. А это именно ленинградцы. Вот я и поразилась, какие же вы ленинградцы, если вот так можно бросить хлеб. Я помню мы хлеб в детдоме, не съешь за обедом. Потом идем где-нибудь на травке полежать, и вот отламываем по крошечке. И думаем, какой вкусный хлеб, лучше пирожного. А сами помним разве пирожное? И неужели когда-то будет такое время, когда можно хлеба и сколько хочешь. Так всегда вспоминали хлеб.

— Я спрашиваю у людей, у фронтовиков, они говорили, женщина говорила: «Для меня не было новостью, что будет победа». Я говорю: «А как? По фильмам де везде показывают удивление». Она говорит: «Мы же воевали, мы видели, как все бои». А вы видимо маленькая были, что шок, кто-то из взрослых обрадовался и вы услышали.

Ну я хочу сказать, опять же, вот смотрите, даже показывают фильмы. Одни умирали, а вторые же стояли с такими мордами продавали хлеб. Вот мама носила вещи продавала, у них покупала. Так что всем тоже по-разному досталось, и в войну, разные были. И другие нажились, эти квартиры открывали. Вот даже нашу, я осталась без площади, что она не вернулась, квартиру вскрыли и все ведь забрали, и мне пришлось по детдомам жить и везде. Так что у всех все по-разному складывается. А хлеб, моя тетка тоже вспоминала, говорит: «Я пришла раз к вам, мама выделила мне кусочек хлеба, чай сели пить. Я откусываю, а ты мне говоришь, тетечка, а так ведь нельзя, надо хлеб помочить, тогда будет много его, так нельзя».